Владимир КРУСС
Поэт, профессор, доктор юридических наук. Родился в 1957 году в Калинине (ныне Тверь). Автор многих научных трудов, в том числе одного учебника (в соавторстве) и ряда монографий. Лауреат Литературной премии им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Автор трех стихотворных сборников - «Белые берега», «Золото», «Мир несотворенный». Член Союза писателей России.
Красный холм
(из «юношеской тетради»)
Александру Гевелингу
1
Я не видел Родину; я не знаю Родины.
Я придумал облако и придумал поле.
Ввечеру на скошенном пахнет мёдом, вроде бы…
На заре у озера ивы плачут, что ли…
Возвращаться некуда; убиваться – не о чем.
Журавлиным клёкотом в давнее не кинет.
Не закружит до́пьяна хороводом девичьим.
На ресницах около не качнется иней.
Я живу, где городом небеса приближены,
И дожди приправлены пролетарским по́том.
Где припевы клейкие и прилавки книжные,
Удивляя в розницу, вдохновляют оптом.
Это – тоже Родина.
Мне другой – не надобно.
Правоту слагаемых утверждает сумма.
И, конечно, истина – коренится в заданном.
«Поле, небо, облако!..»
Надо же, придумал.
2
Где-то, где травы погасли,
где-то, где ветер поник,
кони невиданной масти
смотрятся в лунный родник.
Рядом – по-лисьи проворен,
дьявольски рыж и хитёр –
хлопья раскрывшихся зёрен
лапой сшибает костёр.
Хлопец чумазый на диво
ищет картошки в углях…
(Всё это очень красиво;
в факультативных тонах.
Всё это – строчки в тетради,
и́зыски новых идей…)
– Дядя, а чёрт нас не схватит?
– Нет, не бывает чертей.
3
На крышах лежит раскалённое лето.
Синтетика липнет к ногам.
В прогаре заезжие фильмы «про это».
На пляже – картинный бедлам.
Бесплодное время. Заброшенный опус.
Почти неживая вода!
– В субботу; в 6.30; с вещами – в автобус.
– Куда же?
– Вам скажут куда.
4
На этом поле третий день подряд
Нам солнце перекрашивает спины.
Осатанев, кузнечики звенят,
И раздраженно фыркают машины.
Дрожит стогометатель-динозавр,
Выцеливая жирную добычу.
И, призывая брать «сарынь на кичку»,
Летает то ли негр, то ли мавр.
С погодой нам, конечно, повезло –
Ни капли влаги небо не ссудило.
(Хоть от обеда тучами грозило,
Но – бригадир доволен – пронесло…)
И мы – молчим. Нам нечего сказать.
Мы ждём непредсказуемой минуты,
Когда сорвёт просаленные путы
С заложников речная благодать!
Когда, сложив два огненных крыла,
Уснёт закат, нахохлившись над лесом…
И задохнётся искушеньем мгла
Под медленно взлетающим навесом.
Как в губы превращаются уста,
Как страх изнемогает от испуга,
Так мы не расстаёмся до утра,
Не находя в объятиях друг друга!
Потом – рассвета легкие шаги.
Потом негромкий кашель бригадира.
И на стогах – роскошное светило!
И под глазами – тёмные круги.
5
До чего же всё ясно и просто!
Синий воздух и белый песок.
И мерцанье серебряных блёсток
В шелковистом ручье возле ног.
Навсегда бы забыться истомой
Бесконечного летнего дня,
Чтобы пахло усталой соломой,
Отдыхающей возле плетня.
И над празднично убранным полем
Остывал неразгаданный плач…
Без надежды, печали и боли.
Без надрыва смешных неудач.
6
Пора!..
Пора.
Я навсегда теряю
Всё, что хотел, казалось бы, найти.
И вот – гляжу вокруг,
не понимая:
куда идти?
Какой простор!
Но разве это можно:
Смотреть и жить? влюбляться и дышать?
И там – закат – зачем так дик и сложен?..
Когда бы знать.
7
Мир приобрёл неясность очертаний
И таинство темнёного стекла.
Лоскутики цветных воспоминаний
Соединяет тонкая игла.
Как ненасытно капель учащенье…
И как невнятен юности зарок!
Мой город. Мой исход. Моё крещенье.
Смятенье подступающих дорог.
8
Трамвай скребёт железом по стеклу.
Последний рейс, а может – не последний…
Не сплю.
Луна как приведенье
Явилась и сиротствует в углу.
Минувший день, взыскуя и маня,
Ещё вернётся, чтобы вечно длиться…
И только Красный холм не повторится!
Не покорится мне
и для меня.
1980; 2017.
* * *
Лукоморья больше нет...
В. Высоцкий
Из расщелин фиордов и сточных канав городов,
Из готических шрифтов и смешанной техники окон
Отфильтрованы временем лики безродных родов,
И взывает с обложек его преподобие слоган.
О, Париж и Неаполь, как скучен Ваш пёстрый бомонд!
Имитаторы душ сочетаются с топ-образа́ми.
Видит Бог, мне милее последний российский урод,
Напоённый смирением в Вологде или Рязани.
О, Европа моя!.. Не сулишь ты уже ничего.
Ни угроз ветряков, ни погибели смуглых соблазнов.
Помнишь, как мы рыдали, когда умирал Дон Кихот?
И как небо внимало угрозам безумного Пансы?
Все созвездья сияют и вымерли все чудеса.
Ни один негодяй не достоин и реплики Яго.
И витрины, искрясь и глаголя как божья роса,
Утверждают реальность немыслимой плотности знака.
Ты прекрасна как утварь в посмертном бутике Тюссо.
И мила как некрополь, укрытый по горло садами.
Пой, старуха-шарманка!
Крути, попугай, колесо!..
Ротозеи, любуйтесь,
Как ночь подступает рядами.
* * *
Листья ожоги и яблоней свет –
Все перепутано в логове логова...
Видимо, прошлого всё-таки нет;
И не положено кесарю Богово.
И непонятно, откуда вода
Черпает силы, – весёлая грешница:
Или из неба, от самого дна,
Где потаённое солнце кромешится,
Или из нитей расслабленных трав,
Вечно плывущих и неуплывающих...
Ангел болезный, любезный анкаф,
Целься в сердца на тебя уповающих.
Каждой секунде – свое остриё,
Так завершится и, значит, исполнится
Странствие наше: твое и мое.
Общая боль – покаянная вольница.
В нашем неведенье радость сквозит –
Не понапрасну взяты и сосватаны!
Яблоки вызреют; снег полетит,
Соединяя раскрытое с матовым.
* * *
Анатолию Устьянцеву
Тонкий посвист синицы в паутине ветвей;
Я пришёл поклониться непечали твоей.
Я пришёл зацепиться на секунду ещё
За сметенные лица и слова ни о чём.
Все поэты на небе, все слова на земле.
Все телесные скрепы предаются земле.
Эту скорбную ношу не сочтите за труд:
Расставаться негоже – нас и не было тут.
Уходящая осень – бесконечный придел.
Нас и не было вовсе!.. Вот и ты уцелел.
Обогретый свечами сумы и тюрьмы;
В недостроенном храме на пороге зимы.
Потеснимся по-братски – и не кончится год.
И не ляжет кронштадтский окончательный лёд!
Будем медленно длиться в сетевой пустоте.
Как спокойные птицы на открытой воде.
Мы останемся здесь
Александру Бойникову
В пасмурном небе гирлянда шаров.
Так – на исходе лета –
жжёт целлофан и сдирает покров
памяти сигарета.
Вымытый город волнующе свеж:
страшно ступать ногами
даже на демократичный манеж
с пивом и шашлыками.
Кофе с собой – утешительный приз –
в меру горяч и сладок.
Как-то сама обустроилась жизнь;
в лужах покой и порядок.
Бедные сверстники!
В снах ни о чём,
в дебрях цветных металлов
вы заблудились…
А мы, вот, живем.
Господи, что с нами стало!
Что нас пугает и кто зовёт
метками будущей боли?
Тонкая рожь в холода прорастёт
на васильковом поле.
День будет с медью, а ночь – со свинцом.
Утром, у входа в осень,
русская девушка с кротким лицом
грошик бумажный попросит.
* * *
Бог ты мой,
какой бессмертный Пушкин?
поздний Тютчев?
ранний Мандельштам?..
Нам остались только погремушки,
теги для репоста в инстаграм.
Странники и вестники убогие:
инфразвук и ультрафиолет.
Актуальны только антологии
и неоцифрованный рассвет.
Напоите душу самогоном,
чтобы стало ей невмоготу
по дворцам слоняться и перронам,
уносящим сирых в немоту.
Прицепите ангельские крылья
и – вперёд,
на кухню,
в Зурбаган,
где ревут белугами валькирии,
и гнусит водопроводный кран!
Где на подоконнике
иконка
защищает то ли от окна,
то ли от серьёзных глаз ребёнка,
на экране,
под хештегом #онко,
все слова вмещающих сполна…
Ольга КУЗНЕЦОВА
По образованию филолог – окончила в 2002 году Тверской государственный университет. С 2000 года работает в СМИ – корректором и корреспондентом. Поэзия – увлечение Ольги: писать начала в подростковом возрасте, а с недавних пор пробует себя в прозе и литературных переводах с немецкого языка. Публиковалась в местной прессе, на сайтах Стихи.ру и Проза.ру.
***
Оттолкнусь от суши посильней,
Покидая острова бессонниц,
Где роятся тени кораблей
С призраками бабочек-лимонниц,
Ничего с собой не захватив,
Даже кружки чая травяного,
Чтоб тоски навязчивый мотив
Обернулся безобидным словом.
Пусть же над прохладной головой
Реют мыслей ласковых знамена,
Месяц, утомленный часовой,
В первый раз посмотрит благосклонно.
Я плыву. И где найти бы сил
В ускользающей молиться яви
Мне о тех, кто так и не уплыл,
Острова бессонниц не оставив?..
* * *
Я вижу площади и храмы
Древнее памяти и сна
И дождевые гексаграммы
В пыли трамвайного окна.
Что сбудется? Захлопнут дверцу,
Отпустят вдаль по шрамам ран,
И встрепенувшееся сердце
Сквозь никотиновый дурман
Затронет памятью о друге
Какой-то проходящий бред.
Ты вихрь, а я печальный флюгер,
Колеблемый ветрами лет.
***
О странном детстве расскажи –
Кривом, непроком.
Об изумрудных парусах
Омытых окон.
Об отраженьях городов
И мгле предместий,
Где ты неузнанной живешь,
Хотя и – вместе…
О перелатанном белье
И терпком пунше.
И о беспомощном вранье –
Так будет лучше.
О рельсах, льющихся в рассвет,
И об апрельском колдовстве
молниеносном –
а стоило бы подождать,
чтоб до заката проблуждать
вдвоем в трех соснах.
Прошу тебя, повремени
Гасить безвидные огни
Среди исправной беготни
Дней пустотелых!
Рукой махни на этот дождь,
Холодный, конченый – ну что ж,
С собою все не заберешь,
А так хотелось.
***
А.
Поблекшею незабудкой –
Ровный осенний свет.
А мне за жизнь твою жутко:
Ведь там меня уже нет.
Солнце катилось в омут,
Но замерло на краю…
Я все еще многое помню
И многого не отдаю.
Заколочены ставни,
Молчат косые дожди.
Судьба свела нас на равных.
Ты меня не суди.
Такой не придумать кары…
Проще помиловать. Пусть
Кому-то достанется даром
Любовь, за которую бьюсь.
***
Когда молчат колокола
И стаи птиц качает ветер,
И грудь тесна, и боль светла
Без грома слов и междометий –
Идет весна. Она везде:
Смеется солнцем на ресницах, –
Вдруг, отраженная в слезе
Над перевернутой страницей,
Коснется губ немым теплом
Так трепетно и осторожно,
Как бьются воды подо льдом
И шепчут ветры Имя Божье.
***
Райнер Мария Рильке
Мне хоть кто-нибудь скажет, куда
Придет моя жизнь, поздно иль рано?
Кто я – былинка под ураганом,
А может, волна я в пруду туманном
Или береза, которая странно
Бледна в апрельские холода?
(Перевод Ольги Кузнецовой)
Александр ШАРАПОВ
Родился в 1977 году в Торжокском районе, проживает в Твери. Окончил факультет физической культуры ТвГУ, по второму образованию – психолог. Автор сборника стихотворений «Годы обрусевшие» (2004 г.).
***
Простые радости –
Заснеженный порог,
Декабрь, утро, тишь,
Сиреневое небо.
И не возьмёшь лопату –
Сломан черенок.
Завьюжены следы,
И нет в ходьбе потребы.
И нету красоты
На первый взгляд окрест,
И нету жизни вроде
В дремлющей равнине.
Но в том, наверно, Русь
И прелесть этих мест,
В какой гармонии,
Как будто вечно ныне…
Откуда ж неуёмность
Жуткая опять,
Откуда ж роковое
Лезет заблужденье?
Лелеять на крови
России возрожденье!
Ребята! Ей всего лишь
Хватит умирать!..
Смиренные леса,
Немая благодать.
Позёмка лёгкая
Щекочет рёбра склона.
И чуток мир, когда
Так хочется спросонья
Ещё с улыбкою
Уютно подремать.
Прими, прими, страна,
Мою благую весть:
Живи в самой себе,
Живи, какая есть.
***
Марта тихая окрестность,
Лужи – целые озёра.
Грохот птичьего оркестра
Знаю точно – очень скоро!
Нет душе моей покоя!
Тает снег, на поле норы.
Нетерпение какое,
Что-то будет очень скоро!
Мне дожить бы лишь до света!
Чудо, чудо без укора,
Здесь ли будет или где-то,
Будет позже или скоро?
Всё к чертям! Чудес не будет
И не будет больше счастья!..
Ожиданье часто губит
Волшебство, там, где сейчас я…
***
Просёлочных дорог
В стране не перечесть,
На карте, как у сына
На листке «каляки».
Ведущие куда?
За горизонт, Бог весть,
С надеждой на пока,
По снегу ли, по гальке.
И всё идёт народ,
Как будто без ума,
Со скрытою тоской
Земного назначенья.
На сотни вёрст вокруг
Пустынные дома,
Деревни без дверей
И без имён именья…
Я резко обернусь,
И нету никого.
Виденье унеслось,
И ветерок витает.
В России всё не так,
И, видно, оттого
И мне не осознать:
Чего так не хватает?
***
Я пройдусь, где тихая опушка
Затаила в кочках болотину.
Осень, осень, ты на всю катушку
Распустилась нитью паутинок.
Как прозрачно зеленеет хвоя,
Где гнезда забытая обитель.
И последние лохмотья зноя
Растеряло солнышко в зените.
До чего прекрасно и понуро!
Знаю, осень, ты уже поверила,
Что в оленьем содроганье тундра
За полесьем отзовётся с севера.
Хорошо понежиться в обманах,
На дороге оставляя силы...
Для того и паутинки в травах,
Чтобы люди это уловили.
