С уходом Василия Ланового из жизни ушел кусочек эпохи, что-то легендарное, чему все поклонялись. Четыре месяца назад коронавирус поставил точку в биографии легенды нашего кинематографа. Впрочем, не случайно ведь говорят, что человек жив до тех пор, пока его помнят. Встречи с любимыми героями на экране позволят Василию Семеновичу быть рядом с нами еще много, много лет. А еще интервью, которые он дал журналистам. «МК в Твери» публикует интервью, которое наш внештатный корреспондент взял у Василия Ланового достаточно давно, но, когда читаешь текст, создается впечатление, что это было вчера. Настолько актуальны все высказывания великого артиста.
Быть самим собой
Случилось так, что мы повстречались на юбилее известного композитора лет десять назад, и мне посчастливилось побеседовать с замечательным артистом. Поздравляющих было много. И среди них было много женщин. При виде Василия Семеновича женщины начинали радостно улыбаться и восторженно шептать: «Лановой, Лановой…». А Василий Семенович невозмутимо сидел и перечитывал текст. Время от времени он, словно пианист перед предстоящей партией, разминал руки. Во всяком случае, было очень похоже.
- Волнуетесь?
- Нет. Этим словом мое состояние передать нельзя.
Я решил для себя, что это означает чрезвычайно сильное волнение, обрадовался, так как появилось хорошее вступление для беседы, и больше к Лановому не «приставал». Но вот мы в гримерной.
- Василий Семенович, так какими словами можно описать ваше состояние перед выступлением? Ведь я видел, вы сидели, руки разминали… Все-таки это волнение?
- Нет.
- Жаль.
- Почему?
- Вы отняли у меня возможность красиво начать нашу беседу. Многие известные актеры на такой вопрос отвечают приблизительно так: несмотря на мою долгую жизнь в искусстве, я все равно словно впервые выхожу на сцену…
- Это не от волнения, это для крови. В определенном возрасте актеры начинают бояться, что может из памяти выпасть какое-то слово, что может просто что-то забыться. Понимаете? И эти упражнения помогают восстанавливаться. Это замечательные упражнения. Но премьера есть премьера. Для меня сегодняшнее выступление было в чем-то премьерой. Так что волнение все-таки присутствовало. Я вам помог?
- Даже несмотря на то, что вы всенародный любимец, а любимцу порой прощается многое, не говоря о простом огрехе.
- Я об этом не думаю, просто стараюсь выполнить свое профессиональное задание. Вот и все. Когда материал четко освоен, волнение снимается. А вот когда что-то недоделано, когда не уверен в себе, вот тогда начинаешь дергаться.
- Чем больше слава, тем больше ответственность?
- Само собой. Это уже испокон веков: раз простят, два …
- А вы не устаете от славы?
- Я уже давно об этом не думаю. Стараюсь быть самим собой. Вот и вся недолга. В любой ситуации. На публике, без публики. Человеку нельзя всерьез относиться к своей славе. Это говорит о его недалекости. О глупости. И о том, что он обречен делать глупости, быть может, всю свою жизнь.
Играй Христа!
- А кроме «медных труб» в вашем детстве, например, были какие-то еще соблазны?
- Какие соблазны? Я из крестьянской семьи. Мы жили на Украине. В селе Стрымба. Это между Винницей и Одессой. Пахали землю. В прямом смысле. В 1931 году бежали от голода. Потом перебрались в Москву. Родители работали на военном заводе. В 1941 году, на четвертый день войны, стали инвалидами. Они вручную разливали в бутылки «коктейль Молотова» - зажигательная смесь для борьбы с немецкими танками. Освобождение! Пожалуй, самые счастливые мгновения моей жизни! Мне тогда было десять лет.
- Как же вы в театр попали?
- Сдуру. Иными словами — благодаря советской власти. Мы жили на окраине Москвы в Пролетарском районе, около завода имени Лихачева. Тогда всех детей «охватывали» всевозможными кружками Дома культуры. Я оказался в клубе на Семеновской заставе. Кстати, здесь вместе со мной путевку в жизнь получили несколько будущих народных артистов, в том числе Татьяна Шмыга, Вера Васильева, Валерий Носик. В этом кружке я и получил некоторый опыт, пригодившийся на съемках «Аттестата зрелости». Это был мой дебют.
- Но блеск в вашей карьере появился после Павла Корчагина?
- Пожалуй. Но все было случайно, как и все в этой жизни. Книгу «Як гуртовалась сталь» Миколы Островского нам впервые прочитал учитель — подпольно в 1941 году на оккупированной Украине. С тех пор я и загорелся этим образом. Очень хотелось сыграть. И когда пришел на пробы к Алову и Наумову, режиссеры хором воскликнули: «Ну, вот оно!». Надо сказать, что они своеобразно снимали Павку. Все время твердили фразу Андре Жида, который в 34-м навестил больного Островского и, выйдя от него, произнес: «Это ваш коммунистический Иисус Христос». Режиссеры говорят: «Вася, вот и играй Христа». Когда картина пошла, многие критиковали меня за «святость» Павки. А меня это радовало — значит, все получилось. Мы ведь и снимали максималиста, человека идеи.
Молчать об интимном
- Упомянув блеск, не могу не спросить о феномене Ланового. Поклонницы. Это уже стало крылатой фразой многих актеров: столько, сколько было поклонниц у Василия Ланового, не было ни у кого. Вы наверняка помните, как в прологе «Принцессы Турандот» вас представляли публике: «Семен Михайлович Буденный. Василь Семеныч Лановой. Один знаток по части конной, другой по части половой». Во всяком случае, мне рассказывали…
- Все было немного в другой редакции: один рожден для жизни конной, другой для жизни половой. Но я по этой части никогда не свирепствовал. Это точно. И относился к этому достаточно спокойно. В отличие от некоторых эстрадников. Но ведь это разные вещи? Наверное, все зависит от ума. Если верить всерьез в то, что ты гениальный актер (а я знаю таких) да еще секс-звезда, то это уже бяда! (авт. - Именно бяда произнес Василий Лановой, однако прозвучало это очень уместно). «Что вы, старики, понимаете в сексе?! Вот мы кое-что в этом рубим», — приходилось и такое слышать от молодых. Когда человек заводит пространно-фривольные речи о сексе, не все в порядке у него на этом фронте, это — первый признак. Говорю вам как секс-символ. Испокон веков религия советовала молчать об интимном. Как можно говорить о секрете? Какой же он тогда секрет?! Публичность здесь неуместна.
А сколько раз приходилось видеть, как молодые люди, видя настроенную на них камеру в церкви, начинают истово креститься. Какой ужас. Большое облегчение в этом смысле — мои студенты в Щукинском. Я стараюсь приобщить их к поэзии Баратынского, Языкова, Тютчева и с удовольствием замечаю нравственный рост в моих воспитанниках. В этом для меня залог того, что не порвется связь времен.
Или же разговоры о личной жизни. Да не хочу я никого впускать в свою личную жизнь! Поймите, артист не может жить без тайны. Как только он начинает выворачивать себя наизнанку, он тут же становится неинтересен публике. «Я поэт – и тем могу быть интересен». Это Маяковский сказал, но я согласен с ним. Поэтому мне никак не понять некоторых наших артистов, которые готовы трусы снимать и показывать всем, что в них находится, лишь бы не терять дешевой популярности у зрителей. Поэтому и рождаются такие словесные перлы, сказанные на глазах у миллионов телезрителей при вручении очередной награды: это такое счастье, как при оргазме… Я никогда не был брюзгой, не чувствую себя стариком ни по каким параметрам, но есть же какие-то цивилизованные нормы поведения, которые художник не должен нарушать.
Не враги, а противники
- Слушая вас, невольно можно прийти к выводу, что раньше лучше было. Но почему-то все ругают советское время.
- Почему все ругают? Я не ругаю!
- Я слышал, что в те времена существовало много ограничений. Мало того что утверждение на многие роли должно было быть одобрено чуть ли не самим ЦК партии, но и иногда актеру подсказывали, как «правильно» играть. Взять хотя бы фильм «Дни Турбиных» по Булгакову…
- Ограничений не было абсолютно никаких. Нам даже помогали. И все время спрашивали: что вам еще нужно? Все эти «демократические» легенды по поводу того, как ограничивали на каждом шагу, – глупости и нелепость. Сегодняшние так называемые «демократические» руководители гораздо менее демократичны, чем наличествующие тогда месткомы и парткомы. Я вам даже больше скажу: раньше общественность в театре решала, кому дать звание, кому поднять зарплату. Сейчас такие вопросы решает один человек. О какой демократии может идти речь?
- С учетом того, что прошло довольно много времени, с тех пор как на экраны вышел фильм «Дни Турбиных», произошло переосмысление многих ценностей, поэтому интересно: вы бы и сейчас так сыграли свою роль?
- А почему я, по-вашему, должен сейчас сыграть по-другому?
- Ну, ведь тогда семью Турбиных, да и всех ее друзей, никак нельзя было назвать сторонниками советской власти. Чуть ли не враги.
- Даже во время выхода пьесы во МХАТе, даже в то время белые офицеры не воспринимались врагами. Не зря Сталин смотрел этот спектакль больше десяти раз. Не враги, а противники. И это несчастье. Нет, переосмысления у меня никакого не произошло. Я должен сказать, что и тогда играл именно так. И в «Любви Яровой» я играл Михаила Ярового, изображая не врага, а именно противника, несогласного с собственной женой, с ее идеями. Это разные категории. Я помню даже в газетах написали: наконец-то определен точно образ Ярового. Он не враг – он противник. И это его судьба.
Вещие сны и предчувствие
- Верите ли вы в Судьбу?
- Не исключено. Дело в том, что иногда Его Величество Случай, который так значим в жизни, ведь как-то распределяется кем-то? С возрастом я становлюсь если и не верующим, то верящим в некоторые приметы. Но это секрет. Пусть тайной и останется. Ну а все актерские вы и так знаете.
- А в черную кошку?
- Не верю и даже смеюсь над этим. Но, если передо мной пробежала черная кошка, я всегда возвращаюсь. На всякий случай. В вещие сны не верю. А вот предчувствие, да, бывает. Но это, скорее, какая-то внутренняя дисгармония. Предчувствие… Вы знаете, есть ведь внутренняя интуиция, необходимая актеру. Иногда я чувствую тревогу: начинаю анализировать почему? И, в конце концов, нахожу причину. Она обязательно логична. Интуиция только подсказывает, что что-то произойдет.
- То есть для вас в этом нет ничего мистического?
- Еще Пушкин говорил: «Мой ум упорствует, надежду презирает, ничтожество меня за гробом ожидает…». Не верил он ни в Бога, ни в мистику. А я верю ему, как самому главному Богу на Руси. Все, что со мной происходит, и то, что нельзя объяснить простой логикой, – вопрос непознанного. Это из той области, про которую мы просто не знаем. Еще не наступило время знать. Вы можете себе представить, как воспринимался бы телевизор во времена Александра I? Или телефон, микрофон, пулемет. Трудно себе даже представить? Я убежден, что все то, что сейчас мы трактуем как мистическую категорию, относится к тому, что мы еще просто не знаем и не можем объяснить.
- Василий Семенович, чтобы конец беседы нашей не был бы столь серьезным, вернусь к упражнениям, которые вы перед выходом делали. А от волнения пятьдесят граммов коньяка не помогает? Я слышал, что врачи очень даже рекомендуют…
- Я люблю пятьдесят граммов, а может быть, и больше, после ухода со сцены. На сцене я должен быть в состоянии властвовать собою. И во время съемок даже шампанское никогда не пили, заменяли ситро. Мы же профессионалы.
***
Время, отведенное на беседу, подошло к концу. Я поблагодарил Василия Семеновича, и мы вместе вышли из гримерной. Женщины, женщины! Раздались вздохи и возгласы восторга: «Лановой, Лановой!..». Как можно к этому привыкнуть, не знаю. Наверное, это понятно только настоящему профессионалу.