В Музее гвоздарей в селе Михайловское что ни экспонат – то история. Причём история самая близкая, ведь предметы старинного быта часто попадают в экспозицию от прямых потомков людей, живших в здешних краях сто и более лет тому назад. А уже в стенах Музея истории такие вещи порой чудесным образом оживают. Так произошло и с небольшой дощечкой, на одной стороне которой вырезана корова, а на другой – лебедь.
Масло для барыни
Рассказ
Папа возвращается, как всегда, поздно, около десяти часов вечера. Он устало садится на скамью, потом встает, крестится на красный угол и снова садится, кладет руки на стол, на который матушка тут же со стуком ставит крынку, горшок, испускающий вкусный картофельный пар, и кусок хлеба. Ложка у отца деревянная, с расписной ручкой, его любимая. Аня любит смотреть, как отец ест, вернувшись поздно вечером из кузни. Руки у него большие, морщинистые, в каждой морщинке невымываемая копоть. Константин моет руки снегом по дороге из кузни в дом. Трет их докрасна, а в теплой избе они горят, как раскаленное железо в горне.
Он всегда ест молча. Разговаривать – это труд, а после 12 часов работы в тесной кузне – труд тяжелый. Мама с Аней тоже сидят молча и с почтением смотрят на отца. Тот кряхтит, дует на картошку, кашляет, шмыгает носом. Для Ани отец – волшебник. С печки тихо шепчет Лена:
– Мам, спроси про город.
– Тише ты, - Катерина двигает мужу тарелку с капустой.
Сидят молча. Аня знает, что Ленке невмочь терпеть, она и сама могла бы спросить про город, но боится. Отец устал, может не разрешить.
– Тять, мы в город пойдем масло барыне продавать.
Катерина вскакивает, хватает полотенце и хлестко бьет Ленке по макушке.
– Уймись, болтушка.
Но Ленке этот удар нипочем, она почти сваливается с печки, залезает тощими ногами в валенки и бежит к столу. Константин смотрит на младшую дочь и улыбается.
– Это кто ж вас отпустит? – в его голосе Аня уже слышит, что отец не против, что он разрешит.
– Это мама предложила, взрослые, говорит, уже, помогать должны, а до города недалеко, что там 15 верст, мы с Нюткой вмиг домчимся, а обратно рыбы купим и до темноты возвернемся, да, Нют?
Аня смеется. Ленка как начнет тараторить – не остановишь. Аня смотрит на отца, пытается угадать его реакцию. Он чистит картошку пальцами и откашливается в свои большие черные усы.
– Тять, мы справимся, - Аня улыбается отцу, а он косит на нее глазом, взгляд у него веселый.
– Ну, раз так, раз мамка велела, так идите.
Ленка вскакивает и бросается к отцу обниматься. Он смеется хрипло и треплет ее по волосам.
– Ну, будет. Дорога только дальняя, не замерзнете?
– Бегом побежим, спаримся, - Ленка хлопает в ладоши и уже готова собираться, достает из-под лавки узелок и показывает, чем запаслась: спички, куклу из соломы, карандаш синего цвета, свисток и кусок хлеба.
– Уймись, егоза, - Катерина встает из-за стола и вытирает тряпкой пролитое Константином на стол молоко. – Молока мало, но на Новый год вернутся братья, рыбы нужно купить. Взобью завтра масла, продадим барыне, купим рыбки. Даст Бог, доживем до святого Василя, а там и Рождество, и мясца можно.
Ночью Ленка не может спать, все ворочается, почесывается, вздыхает – думает о большой дороге и важном задании. Аня улыбается в темноте и слышит, как отец с матерью перешептываются.
В город идти – это страшно. Местных мальчишек васильевских в город отпускают не раньше 15 лет, хотя те и раньше бегать начинают. Прыгнут в телегу - и поехали. Возвращаются в темноте грязные и голодные, но в глазах азарт, жизнь – повидали мир, и даже трёпка родительская не пугает. Чего они там делают, девочкам неизвестно, на поседках судачат, что парни попрошайничают или воруют, но Аня не верит. Хотя однажды Колька Лабутин вернулся из города с побитым лицом, да с оторванными карманами на штанах, но сказывал, что попался затверецкой шпане, а поговаривали, что стянул на базаре кусок сала.
Город не пугал Аню, ее пугала дорога. Сейчас декабрь, снег метёт постоянно, дорога занесенная, разъезженная, но на большаке людно, знакомые в обиду не дадут. Лихоимцев уже давно нет, новая власть строго за это наказывает. Говаривали, года три назад убили прям на дороге одного – у Долматова к телеге подцепился, пытался мешки сбросить, а ехал какой-то комиссар городской, достал сразу пистолет, выстрелил в разбойника и, не слезая с телеги, поехал дальше. Кто был – никто не знает, незнакомый, беглый, наверное. Сейчас такого нет. Да и зимой в Новеньком дорога уходит на Тверцу, а там до Твери по ровному льду быстро. Только бабка Варвара обещала непогоду, а ее обещания часто сбываются.
Ленка уснула. Аня тоже понемногу проваливалась в сон. Завтра мама будет бить масло, а в пятницу они уже понесут это масло барыне.
Маслобоек дома было три, потому что катковское масло охотно расходилось и в городе, куда его возила мама по базарным дням, и даже дома, особенно зимой, когда замерзали болота и по санному пути в Тверь через село тянулись вереницы людей из Бежецкого уезда.
Осенью в Твери к маме на базаре подошла женщина средних лет, вдовица. Она купила кусок масла, как объяснила – для лечения кашля. Катковское масло продавалось большими кусками, на каждом куске мама ставила картинку-штамп. На одной стороне доски была корова, на другой – лебедь. Эту доску вырезал еще дед Катков, и эти штампы на масле были особым знаком. Женщина увидела лебедя и заплатила за масло щедро, с избытком.
– Толкучий рынок – это ужасно, - сказала она Катерине усталым голосом, затягивая меховой воротник потуже. – Какая грязь, рыбой воняет. Сдачи не нужно. Я первый раз на рынке. Пришлите мне еще масла в будущую пятницу, я не хочу сюда ходить снова, - и отдала маме визитку. – И сделайте опять лебедя. Грустные они птицы.
Эту визитку мама хранила в шкатулке, и Аня ее рассматривала внимательно. Простая надпись: Анастасия Трубина, Верховская, 16. С тех пор мама носила по этому адресу масло каждую пятницу, а женщину неизменно называла барыней, хотя отец бранился, стращал новой властью.
– Накликаешь на себя и на нее беду этой «барыней", - ворчал он. – Зови по имени.
– Не привыкла я, - говорила Катерина.
Вдовица никогда не звала в комнаты, мама всегда ждала в передней, получала неизменный рубль и шла обратно. Отец и тут ругался, что ради целкового ходить в город в небазарный день неразумно, но мама отца не слушала. Масло было готово в среду, хорошо замерзало в сенях, и в пятницу утром Катерина вместе с попутчиками ехала в Тверь, прижимая к груди туесок, завернутый в платки.
Аня часто спрашивала мать про эту барыню, но мама ничего не знала. Говорила, что барыня в трауре третий месяц, глаза все время красные, а ее горничную зовут Паша. Горничная всегда отворяла двери, но масло забирала лично барыня, выходя в переднюю в красном домотканом платке на плечах и белом домашнем платье. На голове у барыни волосы были крепко стянуты в косу и закрыты черной еле заметной вуалью.
– Она не улыбается, просто протягивает деньги, и я отдаю масло Паше. Я прощаюсь и ухожу, а она почему-то всегда начинает бранить Пашу у меня за спиной. Я слышу ее голос и на улице через форточку. Он хриплый, и она кашляет очень громко.
Мама всегда взбивает масло долго, часа по четыре крутит, меняя руки, дочери тоже бьют, но Ленка не может выдержать и четверти часа. Аня крутит дольше, но масла у нее не выходит. Мама взбивает свое, потом взбивает у девочек. Зимой масло покупают охотнее, поэтому по субботам бьет и отец. В печи масло не топили, только для дома перетапливали, когда уже полежит. Зимой масло стоило дорого, молока было мало, бывало, отец накануне ярмарок и престольных праздников привозил молоко из Твери или Кушалина, скупая самое жирное на местном торге.
Зимой отец всегда пропадал в кузне. Но перед праздниками оставался дома, помогал готовить товар к продаже. До Василия Великого еще далеко, поэтому отец куёт гвозди, а Катерина с дочерьми готовят масло. Доска для масла, ее в семье называют печать, висит в избе, на почетном месте у печки, высоко, чтобы Ленка с пола не дотянулась. Однажды Катерина не нашла доски на месте – во дворе дочери играли в лапту. Катерина дочерей отругала и печать перевесила. Доска была небольшая, но фигурки коровы и лебедя Аня помнила всегда с самого раннего детства. Дед рассказывал, что подглядел идею с печатью в Москве. Почему корова – понятно, почему лебедь – никто не знает, дед не рассказывал, а его не спрашивали.
– Барыня всегда велит ей масло с лебедем, - говорит Катерина дочерям и с силой нажимает на доску, лежащую на толстом куске масла. Сам кусок лежит на широкой дощечке, дощечка стоит на синем платке. На масле остается милая картинка с длинношеей птицей и словом «масло». Катерина завязывает углы плата, взвешивает на безмене и несет платок в морозные сени на гвоздь. Когда масло чуть затвердеет, «схватится», она острым ножом отрежет неровные края, покидает обрезки в кувшин, перетопит для дома, а ровный брусок масла запакует в бумагу, завяжет льняной веревкой, обернет платком и положит в туесок. Туесок обмотает мешковиной.
– К себе не прижимай, - говорит она Ане. – Растает.
Катерина делает на продажу много масла, но с «картинками» - самое дорогое. С коровой в деревне берут охотнее, бабы говорят, что лебедей должно быть два, и девкам, чтобы сработала примета, нужно обязательно искать ему пару. А где зимой лебедей встретишь?
В ночь на пятницу Ленка совсем не спит и мешает спать Ане – ворочается, кряхтит и все пытается испугать Аню разбойниками и волками.
– Боишься – так не ходи, - Аня отворачивается от Ленки и хочет заснуть, но не может. Мать тоже не спит, Аня слышит, как она молится. Отец дышит тяжело и ровно – ему всё нипочем. Под утро приходит сон, но в этот момент мать толкает Аню.
– Пора.
Темно. Печь простыла, и Катерина возится кочергой в ее животе, кидает тонкие дрова. Ане страшно. Вчера все это казалось каким-то приключением из книжек, но Ленкины страхи и прерванный сон усиливают тревожность. Аня не подает виду, ей уже девять лет, она не может бояться. Тянется к Ленке, но мать останавливает руку:
– Не буди, пусть спит.
Продолжение истории ищите в газете "МК в Твери".
