Сегодня, когда все прогнозы противоречивы, будущее туманно и непредсказуемо, и ни вирусологи, ни политики не могут дать объяснений, которые могут удовлетворить жажду истины, остается надежда на тех, чья профессия – размышлять. На философов.
Мы решили пообщаться с Борисом Губманом, почетным профессором ТвГУ, специалистом в области философии культуры, истории философии и социальной философии.
Борис Губман – председатель тверского отделения Кантовского общества России, в разное время был стажером-исследователем во Франции, Англии, США, Израиле, преподавал по обмену в Восточно-Вашингтонском университете (США). Один из авторов Большой Российской энциклопедии и энциклопедического словаря «Культурология. XX век», он написал также свыше 300 работ, которые опубликованы во многих странах мира.
– Борис Львович, если во время изоляции художнику нужны краски и бумаги, артисту – сцена и зрители, то философ находится в самом выгодном положении. Кроме головы, ему вроде как ничего и не надо. Кант вообще никогда «не покидал дома», в смысле, своего Кенигсберга.
– Чем бы человек профессионально ни занимался, ему нужен визави. И поэтому любая изоляция, даже самая комфортная, когда на столе – компьютер и чашка чая, дефицитна, потому что не хватает человеческого контакта. Те, кто ратуют за новейшие технологии, должны об этом помнить: мы все-таки не роботы. Я не сторонник принижать ценность технологий, я очень люблю компьютер, но если связываться с людьми только через него, это значит обрубать сегмент моего опыта. Как преподавателю, мне важен живой контакт со студентами.
– Не хотелось бы, чтобы дистанционное обучение оставили после карантина.
– Да. Когда через интернет студенты присылают заполненные тесты, а я не вижу лиц, реакции тех, с кем мог прямо контактировать в аудитории, – это самый большой дефект. Обычно после того, как проработаю с ними полгода, я в принципе знаю, кто чего стоит: хочет ли он что-то знать, освоил ли материал, в состоянии ли думать. И когда дело идет к оцениванию результата, у меня особых вопросов не возникает. Я ранжирую людей на тех, кто лучше знает, и тех, кто лучше думает – последнее на самом деле самое главное. Можно что-то не выучить, но хорошо пользоваться ресурсами своей головы. Но прежде всего я должен не обидеть студента. Это для меня главный принцип: видеть ресурс человека и не обидеть его, его старательность. А при работе с компьютером я имею голую строчку результата и не вижу человека, как он шел к этому.
– С работой преподавателя, в общем, понятно. А вот что такое философ? Эта удивительная профессия кажется мне загадочной.
– Это призвание. Философ – очень высокая оценка личности, и я этим термином не особенно пользуюсь по отношению к людям среднего калибра, вроде себя. Есть крепкие мыслители, к ним применимо это слово. Для этого даже не обязательно оканчивать специализированные факультеты. Инoй раз имеем дело с людьми, умеющими создавать в своей деятельности философию, а по профессии философами не являющимися. В советскую эпоху такая парадоксальная ситуация часто складывалась, когда некий профессиональный философ был номинирован выпуском из своего учебного заведения на мыслителя, но таковым не являлся. А были люди, которые умели рассуждать, широко обозревать панораму того, что происходит, типа Михаила Михайловича Бахтина, Сергея Сергеевича Аверинцева, Андрея Дмитриевича Сахарова и многих других – их, даже в России, можно десятки назвать.
Говорить или моргать
– Философ сегодня тот, кто создает свою систему или изучает другие?
– Я по специальности должен изучать другие системы. Но когда размышляешь над ними, возникают позитивные мысли касательно не только текстов, которые читаешь, но и жизни, с которой сталкиваешься. Само изучение заставляет на нее смотреть. Прочтение умных людей позволяет видеть по-своему и осмыслять ситуации, которые происходят сейчас.
– А что происходит?
– Хороший вопрос. Наконец-то пришли к сегодняшнему дню. Мы имеем дело с чрезвычайной ситуацией в мире, сопоставимой с вызовами человечеству в эпоху бубонной чумы XIV века и «испанки» в начале прошлого столетия. Мы привыкли к тому, что мир стал единым, глобальным. А себя считали существами надприродными. И вот царь природы получил очень хороший урок от странных существ, летучих мышей (как это случилось, я не обсуждаю), который встряхнул всю планету и дал всходы, потрясшие мировое сообщество – и экономические, и политические, и социальные. Они заставили страны, уверенные в том, что всегда будут находиться в коммуникации, порвать связи, закрыть границы, разрушили целые отрасли. Везде, и в самых демократических государствах, вводятся чрезвычайные меры, которые демократическими никак не назовешь. В наш быт вошли формы селекции поведения. Усиливается полицейский режим, возрастает роль цифровых технологий. Поведение человека с его свободной волей, желаниями, эмоциями начинает регулировать машина. Возникает прецедент: оказывается, можно жить и по другим канонам, управляя поведением людей. Эта ситуация позволяет рассуждать о том, что в технологиях, которыми люди обладают, в этой цифровизации есть возможность лимитировать человеческую свободу.
– Видимо, это было изначально заложено?
– Да, об этом сейчас много рассуждают. Историк Юваль Ной Харари говорит, что внедрение искусственного интеллекта может привести к концентрации власти в руках людей со злой волей. На волне распространения вируса обнаруживаются опасные тенденции – технологии могут манипулировать людьми. Хвост будет управлять собакой. В цифровизации, в принципе, нет ничего плохого, но если все данные о людях будут в руках определенных лиц... Сама ситуация поставила человечество перед вопросом: как работать с технологиями, чтобы базы данных, которые формируются на всех и на все, не мешали жить и дышать.
– Что могут сделать простые люди? Человек всегда беззащитен перед лицом власти, стихий.
– Мы можем рассуждать: слово тоже дело. Само говорение уже дело. Люди не должны только ахать или, как у Ницше, бессмысленно моргать. Последний человек у него – человек без воли, тот, кто не мог ничего сделать. Размышлять и говорить очень важно, потому что если хоть какая-то крупица нормальной мысли в головах у людей есть, то со временем они по-другому начинают смотреть на мир.
Будем вспоминать
– Можете вы дать прогноз, что нас ждет после пандемии?
– Философия критически суммирует то, что говорят конкретные ученые в разных областях знаний и приводят к единому синтезу и знаменателю. На большее она претендовать не может. В русле философии о конкретных итогах мы не можем рассуждать, не можем давать прогнозы ни вирусологические, ни экономические. Не можем также представить, как сложатся взаимосвязи стран. Но можно представить себе синтетическую панораму и подумать, какое влияние на мир окажут события, которые произошли. Я не говорю о сроках, к лету или к осени, но когда-то мы выйдем из этого состояния. Возникнут проблемы разнообразного толка, в том числе преодоления разрушительного воздействия человека на внешний мир и на себя. После этого кризиса мы будем, как говорится, на воду дуть. Будем вспоминать, как ходили в магазин с маской.
Возникнут новые задачи, связанные с общественной безопасностью на биологическом уровне. Безусловно, появится вопрос о лимитах цифровизации общества. Если неумно использовать переход на искусственный интеллект, это будет грозить страшными последствиями для всех. Надо думать, как цифровизация может использоваться в демократическом обществе и как им будет контролироваться. Мы должные понимать, что не готовы переучивать людей в массовом масштабе. И размышлять о том, как строить свои отношения с окружающим миром, как обрести доверие между странами и народами.
– А если говорить не об отношениях государств, а просто о человеке, россиянине?
– Произойдет изменение сознания. Человек, попавший в форс-мажорные обстоятельства, если ему, например, урезали зарплату или изменились его профессиональные обязанности, будет осмотрительнее, умнее.
– В XX веке наша страна что только не пережила. Но ничего хорошего не последовало ни за репрессиями, ни за коллективизацией. Если личный кризис, возможно, способствует преображению к лучшему, то разве стал благом кризис целой страны? Обыватель привык запасаться продуктами, испытывать страх и чувство беспомощности.
– Один из дефектов личности – осознание себя винтиком. Мы – более конформная часть общества, а современные люди, особенно молодежь, не склонна благодарно принимать все плохое. Любой вызов рождает обновление. Конечно, никто не скажет: хорошо, что потребность в нефти в мире уменьшается, и доходы государства падают. Но этот же факт заставляет задуматься о том, что, может, не надо так уж уповать на энергоресурсы, а следует искать способы сделать общество другим. Сидеть на трубе не только нехорошо, но и опасно. Что-то другое появится. Хотелось бы, чтобы у нас действовали различные отрасли, которые могли бы процветать, чтобы мы, как минимум, сами могли делать трубы, по которым нефть течет.
– Как вы проводите период самоизоляции? Что читаете?
– То, что и раньше читал. Писал отчет для Российского фонда фундаментальных исследований, работал над проектом по лингвистическому повороту и его влиянию на видение истории. Стараниями Витгенштейна была создана философия языка, и люди стали размышлять, каким образом обыденный язык влияет на нашу жизнь и, в частности, на различные отрасли гуманитарного знания. В этом ракурсе возникает вопрос, каким образом философия языка повлияла на создание учения о нарративе, то есть о том, как мы рассказываем истории, в которых живем. Активно участвую в качестве рецензента исследований гуманитарного, историко-философского плана для Президентского российского научного фонда и РФФИ.
– Вы можете влиять на людей, которые принимают решение?
– Если только опосредованным образом – абстрактные проблемы оторваны от них. Научное сообщество, безусловно, прямо не влияет на политику даже на региональном уровне. И это повсеместно, хотя, если возьмем страны продвинутые, то увидим, что часть научного гуманитарного истеблишмента выступает в качестве консультанта у крупных деятелей.
– Какие художественные книги читаете, фильмы смотрите?
– Из того, что мне понравилось, – роман Мишеля Уэльбека «Серотонин» и фильм южнокорейского режиссера Пон Чжун Хо «Паразиты». Есть и в сегодняшней жизни приятные моменты: люди стали больше смотреть кино, театральные постановки в компьютере. И значит, мир не только обескураживает, но и вселяет надежду.
